«Ибо я чужой Тебе, и преходяще бытие мое, как и предков моих. Яви же мне хоть малую милость Твою, чтобы я мог вновь обрести силы, прежде чем покину сей мир и исчезну из вида».

Дэлглиш взял книгу за корешок и потряс. Ни листка бумаги не выпало из ее твердых страниц. Но там, где лежала книга, к бархатному ворсу подушки пристали четыре волоска: один светлый и три темных. Достав из кармана конверт, он прилепил волоски к смазанному клеем клапану. Он понимал, что судмедэксперты очень мало что смогут выяснить по всего лишь четырем волоскам, но все же была надежда, что хоть что-то можно будет узнать.

Часовня, думал он, должна была стать идеальным местом для их встреч. Упрятанная среди деревьев, уединенная, безопасная и даже – теплая. Жители Болот с наступлением темноты не выходят из дома и даже в светлые вечера испытывают полусуеверный страх при мысли о посещении этого пустого и чуждого им святилища. Даже не запираясь на ключ, они могли не опасаться случайных посетителей. Ей нужно было лишь внимательно следить, чтобы никто не видел, как ее «ягуар» сворачивает на въездную аллею Лаборатории, и потом она ставила его в одном из гаражей в бывших конюшнях, вдали от любопытных глаз. А дальше?

Подождать, пока наконец погаснет свет в Биологическом отделе, пока замелькает, приближаясь, луч фонаря в руке Лорримера, и он пойдет вместе с ней через территорию Хоггата к тройному кольцу деревьев. Не она ли, думал Дэлглиш, притащила все эти подушки в святилище? Может быть, ее еще больше возбуждало то, что они занимались любовью близ лишенного покрова алтаря? Что новые страсти восторжествовали над старыми?

В дверях возникла пламенная шевелюра Мэссингема. Он сообщил:

– С девочкой все в порядке. Мать сразу же уложила ее в постель, и она спит. Потом я заехал в Спроггов коттедж. Дверь была открыта, свет в гостиной горел, но там никого нет. Хоуарт был дома, когда я позвонил, но миссис Шофилд отсутствовала. Он обещал прийти. Доктор Керрисон в больнице, на совещании медицинской комиссии. Его экономка сказала, что он уехал чуть позже семи. Я не звонил в больницу. Если он там, у него будет множество свидетелей.

– А Миддлмасс?

– Никто не отвечает. Обедает где-то или в паб отправился. У Блейклока телефон тоже молчит. А здесь что-нибудь есть, сэр?

– Ничего, кроме того, что мы и ожидали найти. Вы поставили кого-нибудь указать дорогу Блэйн-Томсону, когда он прибудет?

– Да, сэр. Да он, кажется, уже прибыл.

Глава 13

У доктора Реджиналда Блэйн-Томсона была забавная привычка: прежде чем приступить к обследованию, он ходил вокруг трупа быстрыми мелкими шажками, не спуская с него настороженных глаз, как бы опасаясь, что мертвец вдруг оживет и вцепится ему в горло. Так он семенил и сейчас, в безупречном сером, в тонкую полоску костюме, с непременной розой в крохотной серебристой бутоньерке на лацкане пиджака: роза выглядела такой свежей, словно стоял июнь и ее только что срезали с куста. Доктор был холостяк, высокий, аристократичный, с худым лицом и нежной, свежей и розовой, как у девушки, кожей. Все знали, что он никогда не надевает защитной одежды, отправляясь освидетельствовать труп. Из-за этого он напоминал Дэлглишу одного из выступающих по телевидению поваров, которые, ради удовольствия продемонстрировать необычайную утонченность своего ремесла, готовят обед из четырех блюд в полном вечернем облачении – не снимая фрака и крахмальной манишки. Поговаривали даже, впрочем, несправедливо, что Блэйн-Томсон и посмертное вскрытие проводит в костюме-двойке.

Однако, несмотря на эти личные странности, он был блестящим судебным патологоанатомом. Присяжные его обожали. Когда он появлялся на свидетельском месте и хорошо поставленным голосом, чуть усталым и небрежно-официальным тоном перечислял свои потрясающие степени и звания и приводил послужной список, они взирали на него с уважительным восхищением людей, умеющих с первого взгляда разобрать, кто выдающийся консультант, а кто – нет, и у которых нет намерения проявить неподобающее недоверие к тому, чтО он сочтет необходимым им сообщить.

Теперь Блэйн-Томсон присел около трупа, прислушался, принюхался, прикоснулся… Потом выключил специальный фонарик и встал в полный рост.

– Так, хорошо, – произнес он. – Вполне очевидно, что она мертва и смерть наступила совсем недавно. В пределах двух часов, если вы настаиваете на определенности. Но вы же и сами скорее всего пришли к тому же выводу, иначе вы не сняли бы ее с веревки. Когда, вы говорите, вы ее обнаружили? В три минуты девятого? Скажем, к тому времени она была мертва уже часа полтора. Вполне возможно. Вы собираетесь спросить меня, убийство это или самоубийство. Все, что я могу сейчас сказать, – это что на шее двойной странгуляционный след и шнур соответствует этому следу.

Но это вы и сами можете увидеть. Нет следов удушения руками, и не похоже, чтобы шнур был наложен поверх какой-то иной лигатуры. Она – хрупкая женщина, весом чуть больше сорока четырех килограммов, насколько я могу судить, так что было бы нетрудно с ней справиться. Но следов борьбы нет, и ногти кажутся абсолютно чистыми, значит, по всей видимости, у нее не было возможности или необходимости царапаться. Если это – убийство, то он должен был подойти к ней сзади очень быстро, накинуть шнур петлей через голову и потянуть вверх, почти сразу же, как она потеряла сознание. Что касается причины смерти – удушение ли это, перелом шейных позвонков или сжатие блуждающего нерва, – ну, тут вам придется подождать, пока она не окажется у меня на столе. Могу забрать ее сразу же, если вы готовы.

– Когда вы сможете провести вскрытие?

– Ну, видимо, чем раньше, тем лучше, не правда ли? Вы не даете мне простаивать, коммандер. Мое заключение о Лорримере вопросов не вызвало, как я вижу?

– Нет, благодарю вас. Я пытался вам позвонить.

– Простите, меня трудно застать. Весь день я был практически замурован в самых разных комиссиях. Когда намечено следствие по делу о Лорримере?

– Завтра, в два.

– Я приеду. Думаю, оно будет отложено. И я позвоню вам и дам предварительное заключение сразу, как только се зашьют.

Он натянул перчатки, – тщательно разглаживая каждый палец, и вышел. Слышно было, как он обменялся несколькими словами с констеблем, ожидавшим его, чтобы посветить, когда он пойдет через поле к автомобилю. Кто-то из них засмеялся. Потом голоса затихли.

Мэссингем высунул голову за дверь. Два одетых в темную форму служителя морга, безымянные чиновники смерти, прокатили носилки на колесах к двери, а затем и в часовню с небрежной ловкостью. Подняли труп Стеллы Моусовс равнодушной осторожностью. Повернули носилки, чтобы вывезти их прочь, но тут путь им преградили две темные тени, и Хоуарт с сестрой спокойно и одновременно вошли в ярко освещенную часовню. Двое с носилками замерли без движения, словно древние рабы-илоты, ничего не видя и не слыша.

Мэссингему подумалось, что появление сестры и брата кажется заранее продуманным, как появление кинозвезд, прибывших на премьеру фильма. Они были одинаково одеты – в свободных брюках и светло-коричневых кожаных куртках, отороченных лохматым мехом; воротники у обоих были подняты. И впервые он поразился их необычайному сходству. Впечатление кинопоказа усилилось. Глядя на эти светловолосые головы и надменные лица, обрамленные мехом, на эти два красивых профиля, театрально обрисовавшихся, словно брат и сестра позировали, на фоне темных стенных панелей, он подумал, что они похожи на избалованных близнецов. И снова совершенно одновременно глаза их обратились к закутанному в полиэтилен, словно в саван, телу на носилках, потом оказались устремлены на Дэлглиша. Тот сказал, обращаясь к Хоуарту:

– Вы не очень-то спешили прийти.

– Сестра уезжала покататься на машине, и я ждал ее возвращения. Вы сказали, что мы нужны вам оба. Мне не дали понять, что дело имеет неотложный характер. Что произошло? Инспектор Мэссингем не был слишком словоохотлив, когда так настоятельно вызвал нас сюда.